Дорогой мой друг, меня настигла страшная, безысходно-ужасная весть, пронзившая моё чувствительное сердце! Лишь только заслышав ее и вдоволь наплакавшись, я вспомнила о тебе, моё прекрасное дитя. Как горько мне писать вам это, но вся Москва этим вечером говорит о небывалой трагедии – ваш кумир Петр Ильич Чайковский мертв. Самый крупный и блестящий представитель современной музыки погиб в Петербурге от болезни. Та эпидемия холеры, что бушевала в прошлом году, возвратилась, чтобы забрать у нас гордость нашего отечества. Дитя мое, мое сердце буквально разрывается на части от такой ужасной утраты, а мысли заставляют плакать.
Но грусть бывает светла…. Это страшное известие пробудило во мне нежные воспоминания о чудесном зимнем вечере, проведенном нами в Петербурге. Ах, как я не хотела стать вестником этой дурной, чудовищной новости, но я не могла не написать тебе, когда моя душа столь встревожена, что я просто не могу заснуть. Помнишь, как, встретившись на балу у нашей любимицы Элен, мы отправились в Мариинский театр смотреть оперу? Ах, что за чудесный вечер это был! Как красива я была в своем прекрасном платье, сшитом мне специально для этого дня! Каким взрослым ты предстал перед моим взором! Любезный брат, как радовалась я, что идем мы с тобою под руку, что снова вижу я твои ясные глаза. Какой серьезный взгляд у тебя стал, каким джентльменом ты предстал передо мною! Покойная матушка могла бы гордиться нами – такой чудесной парой выглядели мы в театре, все глядели на нас, и душа моя трепетала и была полна светлой радости. А помнишь ли ты, что мы смотрели, мой милый друг? Как хотелось бы мне вернуть тот вечер! Это была лирическая опера. Иоланта. Первые же звуки заставили меня забыть обо всем: как красиво и проникновенна звучала музыка! Как тонко передавала она переживания моего сердца! Дитя мое, хоть вы и предстали передо мною совсем уже мужчиной, глаза ваши не раз за этот вечер наполнились слезами. Невозможно было не почувствовать величие музыки, ее влияние на человеческие души. А какую красивую историю рассказала нам эта музыка! Бедная Иоланта, которая смогла увидеть свет, строгий отец, страстно желающий установить мир, прекрасный рыцарь, пораженный красотой девушки…. Ах, милый брат, вы должны помнить, как прелестна была Иоланта, как хорошо она играла! Но лучше всего была музыка. Как тонко она отражала все душевные переживания бедной девушки! Казалось бы, на сцене мы не видели сильного действия, а музыка была то тревожна, то легка, то напориста! Музыка описала нам внутренний процесс юной души, охваченной массой новых впечатлений. Именно музыка показала нам тонкие оттенки внутреннего духовно развития Иоланты. В этой опере Чайковский показал все грани влияния музыки на душу человека.
Милое дитя, прости меня за эти воспоминания. Я знаю, что ты всегда любил его творчество и почитал великий талант. В прошлом письме ты писал мне о волшебной шестой симфонии, завладевшей всеми твоими думами…. Друг мой, если ты еще не знаешь об этой ужасной новости, прости меня за дурную весть, сжалься над бедной сестрой, чье сердце обливается кровью.
Я знаю, что Петр Ильич уехал от нас в Петербург для участия в симфоническом собрании. Его ждали в Москве… Да, ждали – для репетиций Иоланты, о которой все только и говорили последние несколько месяцев. Как горько сознавать, что мы его никогда уже не дождемся!
Дитя мое, поцелуй от меня папеньку и малышку Наталью. Прощай, мой ангел. С болью в сердце принимаюсь ждать твоего ответного письма.
Машеньке Друбецкой. В Москву. 30 января 1893 года.
Дорогая мой Машенька, моя любимая, прекрасная сестра! Прошу, прости меня, что не ответил сразу же на твое письмо. Как больно и горько мне было узнать о кончине моего кумира, которого я боготворил, музыка которого возвышала меня, давала мне силы на свершения, помогала постичь глубины человеческой души! Ты совершенно зря боялась, что станешь той, кто принесет мне дурную весть. В Петербурге эта новость распространилась еще быстрее, я узнал ее до прихода твоего письма — на приеме у графа Беликова. Еще раньше я слышал от нашей тетушки Натальи Андреевны новость о том, что композитор тяжело болен, но не придал ей большого значения. Если бы я только мог знать!
Ты, наверное, уже слышала, что похороны Чайковского прошли в Петербурге. Машенька, если бы ты только видела! Чуть ли не половина города вышла на улицу, чтобы отдать последний долг покойному. Двумя стенами стоял народ. Стоял часами, терпеливо ожидая колесницу с бренными останками почившего. Машенька, я был там и видел все: хор военной музыки, исполняющий траурные марши, студентов Университета, которые стройно пели «Святый Боже». Маша, даже кончина его оказалась столь величава, что я не смог сдержать слез…
Ах, дорогая моя, как много всего прошло после его похорон! В своем письме ты писала про шестую симфонию, которой я действительно покорен. Машенька, ты, наверное, читала в журнале «Артист» о юбилейном концерте Русского Музыкально Общества. Я был там. Если ты читала, то знаешь, что главную сущность программы составила именно новая симфония Чайковского. Она начинается очень красивой интродукцией в медленном темпе, за которой следует обычно allegro, отличающееся чередованием различных настроений, иногда редко контрастирующих между собой. В “Артисте” писали, что первая тема симфонии несколько тревожного характера, тогда как вторая – побочная партия – чрезвычайно красивая широкая мелодия, представляющая законченное целое. Как они правы! Машенька, какое глубокое впечатление производит первая часть симфонии! Для меня она звучит мрачно, тяжело, но неизменно изящно, тонко переходя в побочную партию. А как хороша вторая часть! Она имеет светлый, совсем легкий характер, звучит так естественно, так непринужденно! Следующая же часть – скерцо — написана с таким искуссным мастерством, что я был решительно поражен в самое сердце! Услышав же последнюю часть симфонии, я не смог сдержать слез. Машенька, как трагично она звучит, какое глубокое горе выражает! Я сразу вспомнил о том, что автора этой прекрасной музыки нет с нами, что мы больше никогда не увидим его, и нам, почитателям его таланта, остается лишь смириться с его безвременной кончиной. Какое тяжелое впечатление производит эта часть симфонии! Музыка звучит траурно, напоминает погребальную мелодию, и от этого становится еще горше. Машенька, как страшно мне стало, когда я слушал эту часть симфонии. Однако вторая, конечная ее тема была более светлой, немного трепетной, немного наивной. Звучание будто замирало, растворялось, пророча вечный и счастливый покой своему автору…
Милая сестра, заговорив о статье о концерте Русского Музыкального Общества в “Артисте”, я вспомнил и об “Иоланте”. Ты пишешь мне в письме о том, какое глубокое впечатление произвела на тебя это опера. Ты вспоминаешь, как сильно я переживал о судьбе Иоланты, как чутко следил за сценой. Милая моя Машенька, ты абсолютно права! Но буду откровенным! Посмотрев “Иоланту”, я понял, что Петра Ильича вовсе нельзя назвать обычным оперным композитором. Дорогая моя сестра, посмотри статью Кашкина в журнале “Артист”. Он прекрасно объясняет то, для чего мне сложно найти слова. Он пишет: “Опера, как форма, по отношению к чистой музыке имеет приблизительно такое же отношение, какое живопись декорации к картинам: опера и декорация нуждаются для действия на публику в крупных, резких и даже грубых штрихах, нередко грешащих против требований чистого искусства, каково оно само по себе существует, но в общем производящих нужное впечатление на растоянии для живописи и на подмогу сценического действия для музыки. П. И. Чайковский в этом смысле никогда не был настоящим оперным композитором: над всеми требованиями этого рода письма в нем стоял тонкий, искренний музыкант, которому внешний эффект говорил мало, а процесс внутреннего интимного чувства – бесконечно много. Если припомнить прежнии оперы незабвенного поэта музыки, то можно было бы привести доказательства тому, что места, сильные внешней сценической красотой, находили у него сравнительно холодное общее выражение, там же, где дело шло о внутренних, невидимых процессах духа, там он поднимался до высоты гениальности”.
Да, Машенька, подумай над этими словами! Ведь они только возращают нас к тому, что ты писала мне в своем письме. Ты говорила, что музыка отражала нам душевные переживания юной Иоланты. И это так! Иоланта пленила Чайковского поэтичностью фигуры главной героини и рядом психологических изменений, происходящих в ее душе по ходу действия оперы. Своей музыкой он показал нам ее душу, немного преуменьшив значение внешнего, происходящего на сцене. И для меня это показатель наивысшего мастерства.
Машенька, “Иоланта” написана Чайковским с таким тонким изяществом, сделана с такой тщательностью, что мне неудивительно, что ты помнишь каждый звук и каждую мелодию того вечера. Моя дорогая сестра, ты тонко чувствующая натура, поэтому на тебя и произвело такое впечатление произведение автора.
Милая Машенька, пиши мне чаще, больше! Кто, как не ты, с твоим чутким сердцем и недюжим умом поймет излияния моей души! Наталья передает тебе горячий поцелуй, а папенька наставляет быть прилежной и слушать учителей. Крепко целую и люблю. Твой брат.
Николаю Друбецкому. В Петербург. 5 ноября 1894 года.
Здравствуй, милый мой брат Николаша! Как долго я думала, писать ли тебе об этом, боясь вновь расстроить твою нежную душу. Целый год прошел с того рокового письма, что я написла тебе о смерти Чайковского. Сколькими письмами мы обменялись с тех пор, сколько раз успели увидитться! Но теперь я снова пишу тебе об этом, не сумев скрыть печали, что лежит у меня на сердце. Виной всему любимый нами журнал “Артист”, в котором поместили статью о последних днях Петра Ильича, проведенных в Клину.
Я знаю, что ты не мог не читать этот рассказ, но все-же посылаю тебе рукописную копию. Милый брат, как поразили меня такие простые, обычные подробности его жизни! Узнать как жил человек, которого все почитают за гения, и понять, что жил он столь же просто, как и все, оказалось слишком необыкновенным потрясением. Но расскажу обо всем попорядку, чтобы не упустить ни одно чувство, ни одну мысль, что я передумала во время чтения.
В начале своей статьи Юлиан Поплавский, виолончелист, пишет о горести утраты и воспоминает, что со смерти Чайковского прошел уже целый год. Ах, любезный брат, как много времени прошло, а все так же тяжело на душе. Я уверена: русский человек и через сто лет будет горевать о его безвременной кончине. Сколько всего он мог бы сочинить! Но полно об этом. Главное в этой статье совсем не то.
Более всего поразило меня настроение Петра Ильича. Поплавский пишет, что он был жизнерадостен и оживлен, много писал и творил, играл для друзей. Неужели он не предчувствовал скорой кончины? Как быстротечна и изменчива судьба человека!
Петр Ильич занимал лишь верхний этаж, жил скромно и одиноко. В доме его в Клину ничего не напоминало жилища популярнейшего русского композитора. Сочинял он в спальне – за простым сосновым столом, сидя на кресле. Дорогой мой брат, почему все эти подробности кажутся мне такими важными сейчас, после смерти нашего кумира? Почему в своем рассказе Поплавский уделил там много места описанию жилища композитора, его привычкам, простому и низменному быту? Оттого ли это, что это делает всех нас ближе к его гению? Оттого ли, что нам важно понять, чем он жил, где творил, о чем мечтал? Ах, Николай, я плакала, читая эту статью, совсем как тогда, когда писала тебе письмо о его смерти.
Меня поразили слова Чайковского, переданные в этой статье. Петр Ильич говорил, что нет более трудной области, чем передача смысла в музыке. О, как он прав! Музыка может быть красива, она может нравится, восхищать, заставлять упиваться ею. Но не вся музыка дает нам размышлять, думать, понимать, плакать! Музыка Чайковского была такой. Нет, не была! Есть и будет.
Дорогой брат, каким важным мне кажется то, что ни одна вещь не была тронута в доме, где жил Чайковский! Правильным было бы сохранить дом в том виде, в каком он был при жизни покойного. Для того, чтобы наши потомки тоже могли увидеть, как жил и творил великий гений.
Милый брат! Ты прочел о том, что в доме Чайковского были найдены эскизы большой симфонии номер семь? Господи, как хотелось бы услышать ее! Как прекрасно, она, должно быть, звучала, если бы Чайковский имел возможность ее закончить! Радует лишь то, что первая часть этой симфонии будет напечатана и исполнена в следующем сезоне!
Милый Николай, я, надеюсь, что не расстроила тебя своим письмом. Ты знаешь, как много для меня значит Петр Ильич Чайковский, и как сильно я уважаю твое преклонение перед его гением! Дитя мое, я буду с нетерпением ждать твоего ответа и продолжения нашего разговора о музыке, жизни и гениальности.